Читать интересную книгу И нас качают те же волны. Провинциальный детектив - Лидия Луковцева

Ладно бы еще одного, справились бы как-нибудь, но двое младенцев с малым весом, плюс роженица с кесаревым – какая же мать станет наблюдать это в отдалении? И новоиспеченная бабушка ликвидировала свое индивидуальное предприятие, сдала квартиру двум студенткам, поручив подругам быть инспектирующей стороной, и отбыла в град Петров осваивать свою новую роль.

А когда внуки подросли, вторая бабушка вышла на пенсию и приняла эстафету у Людмилы Ивановны. Тогда она и вернулась в Артюховск уже окончательно, чтобы начать, как сама полагала, последний этап своей жизни.

Зоя Васильевна

Зоя Васильевна и внешне, и характером в их триумвирате выполняла функцию связующего звена. Так сказать, среднего арифметического.

Например, в крупной, медлительной, обычно невозмутимой Миле проглядывало что-то такое скандинавско-прибалтийское. Недлинные светлые волосы в молодости она укладывала «улиткой» или сооружала «халу» и подкрашивала, подчеркивая природную блондинистость. С возрастом красить перестала: седина у нее была красивого серебристого оттенка, женщины, старея, о такой мечтают. И поседела она как-то сразу, не испытав эстетических мук при общении с зеркалом. Теперь волосы она скручивала в поредевший пучок и закалывала яркими пластмассовыми заколками.

Слабость к сочным, «кислотным» цветам разрушала скандинавско-прибалтийский имидж: на ее кофточках, вышитая люрексом, во всякое время года цвела фауна всех климатических зон планеты Земля, а иногда и вовсе какая-то неведомая, инопланетная растительность. Люся называла это – «светофорить».

Мила любила все «в облипочку», и когда выходила в свет в капри или бриджах – на седьмом десятке и при ее комплекции – становилась темой дня для женского населения родной пятиэтажки.

– Ну, сегодня у бабок день будет прожит не зря! – радовалась Людмила Ивановна. – Скрасила их серые будни!

В числе «бабок», к слову, наблюдались и ее сверстницы, и экземпляры помоложе.

В противовес ей, роскошная черная грива молодой Люси, смуглая кожа, пылкий взрывной характер намекали на наличие в ее родословной восточного человека, но время скрыло этот факт. При взгляде на постаревшую Люсю в женских головах Артюховска рождалась одинаковая мысль: в четвертом лицее у парикмахеров грядет экзамен по окрашиванию волос, и женщина послужила моделью для любимой внучки-двоечницы.

Правда, с тех пор, как в моду вошло мелирование, Люсина шевелюра уже не пробуждала нездорового интереса у широкой артюховской общественности. Наоборот, теперь многие полагали, что над ее волосами поработала вдохновенная рука опытного стилиста. Между тем, пятнистость и полосатость ее головы была следствием неравномерного поседения.

В вопросе окрашивания волос, а равно и использования косметики, Людмила Петровна придерживалась твердого принципа: ни за что! Было это следствием ее печальной лав стори или демонстрацией немого презрения к «козлам» (это для козлов, что ли, краситься?!) – кто знает!

Теоретическая подоплека была такова: когда-то Люся услыхала по телевизору соображение некого путешественника, что английские женщины, в отличие от американок, старятся достойно, спокойно воспринимают этот этап своей жизни. Американки же, с их бесконечными диетами, косметическими операциями и в старости выглядят как кукла Барби, искусственными особями без возрастных рамок.

Люся эту теорию восприняла буквально, и с тех пор воплощала ее в жизнь, находя в ней дополнительные плюсы: экономию времени и денег. Перешагнув рубеж сорокалетия, она свою роскошную гриву стала стричь очень-очень коротко (чтоб дольше отрастало!).

– Люська опять тифом переболела! – ерничала Мила.

Зоя же Васильевна обладала внешностью типичной славянки: сероглазая, русоволосая, чуть выше среднего роста и средней же полноты, носик уточкой, припухшие веки, однако, не лишена приятности.

Весь ее вид уравновешивал крайности подруг: не Милкин небрежно-изящный пучок и не Люськина «тифозная» обскубленность, а стрижка средней длины, старомодная модель, но ей к лицу, «сессун». Красилась она в русый, натуральный, цвет. И бровки-реснички подкрашивала, и маникюр раз в месяц – все же работа с людьми.

Милкиной страсти к ярким цветам, люрексу и пайеткам не разделяла, но не приветствовала и Люсин аскетический стиль – черно-серо-коричневые балахонистые наряды. Она не придерживалась какого-то определенного стиля, но если Люсе милы были англичанки, то Зоя как-то больше тяготела к француженкам, а точнее – к их принципу комплектования гардероба: что имеется в шкафу, что по карману и (в последнюю очередь) – что идет. Эта информация тоже была почерпнута из телевизора. Велика была роль этого средства информации в жизни подруг!

В процессе зарождения и развития их дружбы Зоя Васильевна была инициатором и катализатором, а также цементирующим составом.

Вся трудовая деятельность ее прошла в библиотеке, и карьерный рост завершился должностью заведующей библиотекой-филиалом их микрорайона. Как-то, делая анализ чтения группы читателей, она обратила внимание, что в формуляре Людмилы Петровны преобладают книги по астрономии. То было время, когда библиотечный хороший тон требовал, чтобы при каждой порядочной библиотеке действовал клуб по интересам. У Зои Васильевны забрезжила надежда соединить, как говорится, полезное с приятным: эта читательница давно была ей симпатична.

В процессе того, что на языке библиотекарей зовется «индивидуальная беседа», она предложила будущей подруге взять на себя руководство пока еще не существующим клубом «Юный астроном». Естественно, на общественных началах, то есть «за спасибо». Та с радостью согласилась, чем еще более упрочила симпатию к себе Зои Васильевны. Так звезды опять сыграли роль в судьбе Люси. Позже выяснилось, что они даже одно время учились вместе в институте, но на разных факультетах и курсах.

Людмила Ивановна влилась в их компанию немного позже. Эту свою читательницу – страстную любительницу детективов вообще, а Бориса Акунина в частности, – Зоя Васильевна не могла не пригласить на литературный вечер «Детектив: классика жанра и вечная новизна». Приглашение было сделано, опять же, «не бескорыстно»: сопровождалось с просьбой подготовить небольшое сообщение об Акунине. Читательница и выступила, и в дар преподнесла «Алмазную колесницу», которой библиотека не имела.

По не писаной традиции, подобные мероприятия заканчивались чаепитием с участниками. А далее – последовал обмен семенами-саженцами, разговоры по душам, визиты в гости друг к другу. Пришло время, когда и помощи начали друг у друга просить по мелочам и разным поводам.

С мужем Зоя познакомилась, когда ей уже исполнилось 25. Случилось это на августовском совещании учителей, в секции словесников, где она делала обзор новинок художественной литературы (после института в школе она отработала только положенные после распределения три года, поняла – не ее стезя, и ушла в библиотеку). Владислав Николаевич был старше на пять лет, в школе проработал всю свою недолгую жизнь. Он даже до должности директора дорос, хотя для словесника это не характерно.

Недолгий период ухаживания завершился свадьбой. Большой любви, конечно, не случилось, была взаимная симпатия двух интеллигентных людей и, с обеих сторон, чувство назревшей необходимости создавать семью. Он был единственным сыном, как Зоя – единственной дочерью, отцы у обоих уже умерли. Мама Влада прихварывала, и жить молодые решили с нею, там и протекла их семейная жизнь, вполне благополучная.

Мужу едва исполнилось пятьдесят три, когда его не стало: инфаркт. Это было первое большое горе в жизни Зои Васильевны, но тогда была жива мама. Вместе тянули-доучивали детей, впрочем, уже достаточно взрослых: Мише – двадцать два, Лене – восемнадцать. Вернулись к ней, а прежний свой дом, бывший родительский мужа, сдавали внаем – неплохое подспорье. Горе пережили вместе, а это – уже полгоря.

Когда через шесть лет от инсульта умерла мама, Зоя Васильевна переживала его одна: Миша, закончивший мореходное училище, был в « загранке», и на похороны выбраться не смог. Лена, вышедшая замуж первый раз в двадцать один год, через два года развелась, но, вкусив самостоятельности, продолжала жить в доме отца, под мамино крыло возвратиться не захотела. В то время, когда умерла бабушка, у нее протекал медовый месяц со вторым мужем, и даже в первые сорок дней ночевать у матери она не могла, вернее, не хотела: считала все эти деликатные моменты сантиментами и предрассудками. Молодость и смерть – вещи трудносовместимые, но надо признать, что некоторая душевная черствость Леночке была присуща.

Тут-то подруги и подставили свои верные хрупкие плечи: и поминки, и на кладбище, и ночевки по очереди. После сороковин Люся сказала: «Я, конечно, могу к тебе ходить, но ведь когда-то надо начинать привыкать».